Ближайшие тренинги
Новости синтона
Новое на сайте
Подпишитесь
на нашу рассылку!
Психология здоровья человека
Итак, тему страдания и связанной с ним боли (болезни) принесли с собой в русскую культуру книжники и христианские проповедники. “Понадобилось более 3-х столетий, чтобы русский народ, пройдя муки татаро-монгольского нашествия, принял в свой язык “терминологию боли”, соотнеся ее с обновленной системой своих представлений о мире. В самом конце XV в., сначала в Ростово-Суздальской земле, закрепилось слово болезнь как общее обозначение болезни, в связи с чем и прочие слова этого ряда изменили свое значение” [там же]. Тогда же слово кручина стало обозначением неприятности, причем не обязательно физической. Впервые оно встречается в таком значении в московских летописях за 1587 г., а потом стало для русского языка обычным. “Не кручинься, ступай себе с Богом”, — говорит золотая рыбка, вовсе не допуская того, что у рыбака произойдет разлитие желчи. Слово немощь почти уходит из употребления — это церковное слово, но и его русский вариант немочь не находит применения. Что касается третьего слова — недуг, то оно стало употребляться как смягченный синоним к слову болезнь” [95, с. 101]. Но в народном сознании болезнь по-прежнему неизменно приходит извне — это сила сторонняя, она кручинит человека и бьет, и он “не волен в себе”. Другое дело, как ее понимать: или это просто “притка” (причина — наговор) или “Бог зовет”. Однако всегда ясно: приходя со стороны, болезнь приводит к смерти. Горькая сьмьрть древнейших переводов с греческого в русских списках заменяется выражением болъзнь смертная. Душа сливается с духом; наступает конец.
Так выстраивается следующая цепочка: боль — немощь — недуг — болъзнь — смерть [95, с. 104—105].
“Как система слов, отражающих существенные представления, важные для средневекового человека, лексемы эти стали излишними, и старая система рассыпалась. В употреблении осталось одно из слов — самое общее по значению, которое теперь понятно всем, — болезнь” [там же, с. 101].
Одновременно с закреплением такого обобщенного представления о болезни входит в русскую речь и “книжное” понятие “зъдравия”, пришедшее из Византии: “Здравие есть благорастворение пръвымъ, от них же съставлено есть тело: от теплого и студеного и сухаго и мокрого” — Здоровье от удачного сочетания первостихий (първымъ) — тепла и холода, сухости и влажности [169, с. 194]. В этом понятийном конструкте национальная специфика утрачивается, уступая место могущественным и влиятельным воззрениям школы Гиппократа.
Усвоив эту “формулу”, народ стал понимать здоровье как “удачное распределение жизненных сил в теле”. Это представление и отражено позднее в “Толковом словаре” Даля: “здоровье — состояние животного тела (или растения), когда все жизненные отправления идут в полном порядке; отсутствие недуга, болезни” [63, с. 675].
Примечательно, что в переводах с греческого слово hyicia переводилось русским здоровье, а в греческом оно означает не просто здоровье как телесную силу, но благополучие, связанное со здравым смыслом человека. Античная идея благоразумия как основы здоровья встречается иногда в русских текстах: “Всякъ испытаяй чюжего въ здоровьи болить”, — писали в “Пчеле” [95, с. 212] — всякий, хлопочущий о чужом, даже будучи здоровым, болеет. Однако в древнерусском языке такого значения слова здоровье как “здравый смысл” еще не было; пришедшее из книжной речи, оно закрепилось позднее в специфически книжной форме.
Христианство также внесло свои изменения в представления о здоровье. Главным стал постулат: Бог располагает здоровьем человека. Но и в этом случае здоровье находится вне человека, может быть пожаловано ему как дар. “Но абы ны Бог далъ, ты здоровъ быль” [Ипат. лет., л. 217, 1180 г. Цит. по: 95, с. 108].
Кирилл Туровский неоднократно говорил о том, что Бог “посылает здоровье телесемъ и душамъ спасение” [171, с. 55]. Тело исцеляют (“и цель бывааше” — там же, с. 37], т.е. делают его целым и цельным, душу же прощают, т. е. делают простой (освобождают от греха и скверны; простой значит пустой, свободной от чего-либо).
В этой связи становится понятным древнейшее значение слова ис-купл-ение — “плата за свободу”, которое содержалось в корне, известном и сегодня в русском языке (цена). “Древнейший глагол исцђенити значил то же, что и свободить; родственные славянским языки подтверждают, что исконное значение корня — «избавить, освободить, возместить»” [171, с. 75—76]. Цена, а не свободный дар и не вынужденная плата за жизнь, не дань. Цена — плата за освобождение. Свобода всегда имела свою цену. С другой стороны, представление о свободе устойчиво связано с понятием о правде, т. е. о справедливости. Жить по правде — значит жить по закону, данному свыше. Средневековые словари, поясняя полузабытые значения старых слов, уточняют: “оправдися — свободися” [95, с. 435]. По народным представлениям, болезнь наступает в результате запретов, связанных с природой или как следствие вторжения природных или сверхъестественных сил. Как уже было отмечено, в народе уживалась вера в ведунов и колдуний с верою в Бога. “Хотя мало поболим, или жена, или дитя, то оставлыпе Бога, врача душам и телам, ищем проклятых баб чародейниц наузов глаголюще нань наузы завязывати” [98, с. 154]. Однако “церковь строго преследовала всякое ведовство, не щадя даже и лечения, принадлежащего вообще к зелейничеству (травничеству)” [там же, с. 163). Поэтому “убегая чародейства, набожные люди, хотя и верили его силе, если случалось кому заболеть”, опасались прибегать к его помощи. Так как в народных представлениях болезнь часто воспринималась как кара Божья, и поэтому требовала особого отношения, то больной искал исцеления не только в ведовстве и чародействе, но и в религиозных обрядах, стараясь по примеру святых мужей, Бога ради, переносить с благодарением многочисленные недуги и болезни, тем самым искупая вольный или невольный грех. Заботясь о спасении души, “благочестивый человек считал большим грехом не пойти в церковь в праздник не только к литургии, но и к вечерне, и к заутрене. Давать в монастыри считалось особо спасительным делом. Кроме денежных вкладов и недвижных имений некоторые дарили одежды и посылали братии кормы, т. е. съестные припасы. Во время болезни или перед кончиною страждущие думали уменьшить тяжесть грехов вкладами в церковь и завещали иногда в разные церкви и монастыри особые вклады или кормления на братию, чтобы душа отпущена была от муки. Священники и монахи были лучшими советниками и друзьями благочестивых людей. Каждый имел у себя духовника, к которому прибегал в своих житейских нуждах: приглашал для совета и утешения во время какой-нибудь печали, болезни или царской опалы” [98, с. 165].
Так или иначе, несмотря на ассимиляцию античных и христианских представлений, в которых присутствует идея индивидуальной ответственности за свое телесное и душевное состояние, русский народ оставался верен себе и в вопросах здоровья или благополучия неизменно переводил фокус внимания во внешний, социальный план; отсюда постоянная потребность обращаться за помощью в делах освобождения и исцеления к внешней влиятельной инстанции, будь то колдун, исцеляющий магическим словом, или священник, проясняющий индивидуальные отношения с Богом.
Мы показали, как болезнь постепенно объективировалась в русском национальном сознании. К концу рассмотренного нами периода культурно-исторического развития “болезнь стали лечить (лека — лечить лекарством), а не целить — с помощью колдуна или шамана (магии), т. е. словом доводить малосилье до полной — целой силы” [95, с. 95]. Опираясь на наши теоретические построения, можно сделать заключение, что на Руси изначально было распространено представление о болезни как о моменте перехода и активизации жизненных сил; такое представление характерно для шаманизма и 3-го из описанных нами эталонов. Присутствует оно также в христианской и эзотерической традициях. Однако постепенно это представление сменилось в русской культуре объективацией болезни, и вновь проступили черты адаптационного эталона с его объективирующим принципом интерпретации. Болезнь стала напастью, oт которой спасает лекарь или священник, а больной превратился в ослабленного или бессильного, нуждающегося в поддержке и помощи окружения, рода.
Ученые доказали, что специфика русского образного восприятия феноменов здоровья и болезни долгое время сохранялась, несмотря на византийские влияния, через которые — благодаря “книжникам” — утверждался античный эталон с его идеей оптимального соотношения внутренних жидкостей и состояний. В силу национального своеобразия, здоровье в культуре Древней Руси не имело четко обозначенного и самостоятельного интрапсихического измерения или внутриличностного плана. В этом Русь была чужда античности. Исконно русское здоровье (или “крепость”) может быть понято лишь в свете фундаментальных отношений “человек — род”, т. е. во внешнем, социальном плане; связь с сообществом людей в данном случае имеет гораздо большее значение, нежели аналогия или уподобление внутренней упорядоченности индивидуума единству Вселенной. Иными словами, здоровье в русской культуре — это качественная характеристика бытия человека как единицы рода, что и выражено в растительной метафоре здоровья.
Характерно, что “лесное дерево” как многозначный символ-эталон может сочетать в себе основные аспекты 3-х рассмотренных выше социокультурных образцов здоровья: внутреннее единство, цельность (ствол), включенность в сообщество (лес) и непрерывное развитие — рост (как у Рильке: “И дерево себя перерастало”). Однако русское национальное мировосприятие, в силу своей специфики, наибольшее значение придавало одному из трех эталонных компонентов символа — общности индивидуального и родового, выраженной в “соборности” русского леса. Русские деревья всегда собраны в лес, этот космос русского родового сознания. Одиноко растущее дерево — олицетворение горестной доли, кручины. В таком своеобразии национального мировосприятия и следует искать корни русского “лесного” здоровья: человек обретает крепость (тела и духа) в роду (как дерево в лесу), а род крепнет в каждом отдельном человеке.
Из всего вышеизложенного видно, что характеристика “крепкий, как лесное дерево”, кроме всего прочего, означала свободный и достойный представитель своего рода, сумевший полноценно реализоваться в нем. Подобно дереву в лесу, растущему согласно природным законам, достигший зрелости и свободный человек живет в согласии с законами своего рода, и это вовсе не ограничивает его свободу, а, как раз наоборот, гарантирует ее, поскольку “свободный” означает “свой”, из того же дерева, той же породы.
Итак, “дерево в лесу” или “дерево-лес” — это и смысловой синкрет, и эталонный образ — природный “прототип” человека в роду или человека как представителя рода. Этот эталонный образ воплощал такие качества, как прочность, надежность, зрелость, основательность, несокрушимость и монолитность. Именно такие качества должны были характеризовать человека, в котором его род проявился во всей полноте, без изъяна, именно такой конгломерат качеств позволял человеку быть “крепким, как дерево”, то есть здоровым в древнерусском понимании. Таков исконный древнерусский “лесной” (или, в более поздней модификации, “соборный”) эталон здоровья. В нем просматриваются вполне определенные черты второго (из описанных нами) “адаптационного” эталона. Но, в отличие от современных представлений, в сознании древнерусского человека не было противопоставления Природы и Общества; скорее имела место аналогия природного и социального, что объясняется особенностями восприятия древнего человека. Русский Лес — прообраз русской соборности — был одновременно живой средой, в которой древнему человеку необходимо было выжить, и символом рода, в котором ему предстояло занять свое, подобающее место. Здоровье, подобное крепости дерева, определяло возможности выживания человека и в его природном окружении (в лесу), и в границах его рода. Подобно тому, как в античной культуре понятие “здоровье” может быть адекватно раскрыто в свете объемлющего его и фундаментального понятия “калокагатия” (общая характеристика благородного и цельного человека), русское понимание здоровья проясняется в свете основополагающей идеи соборности, общности свободно живущих людей. “В центре всех представлений о мире, изменяя названия и постоянно обогащаясь содержательно, всегда остается соборность — как внутренняя слиянность отдельного человека с социальной организацией, от которой к нему исходят силы и разум” [71, с. 24].
В завершение хотелось бы привести пример такого культурно-исторического источника, в котором древнерусский эталон был бы если не подвергнут рефлексии, то, по крайней мере, интеллектуально переработан и отлит в достаточно строгую концептуальную форму?
В России существует уникальный документ, который, как нам кажется, свидетельствует в пользу выдвинутых нами предположений о том, что для Древней и Средневековой Руси был характерен описанный нами “адаптационный” эталон (№ 2) в его национальной (“лесной” или “соборной”) специфике. Это появившийся в XVI веке основной канон русской социальной жизни — Домострой, который, вызывая неоднозначную оценку, до сих пор не оставляет читателя равнодушным, поражает жесткостью и консервативностью своей структуры. Стиль Домостроя отражает коренные свойства бытия и сознания русского народа тех времен.
“Сильвестр, «собравший Домострой», не сочинил ничего своего, а только собрал плоды народной мудрости и практических правил и подвел им итог”, — писал публицист-народник Н. В. Шелгунов. Строгая регламентация всех действий и обязательная зависимость одного события от другого определяли причинно-следственные отношения, которые иначе остались бы незамеченными, растворились бы в текучке жизни. Иерархия в отношениях между людьми и точное соблюдение определенных циклов в организации жизненных процессов — таковы те первопринципы, которые был призван воспроизводить и поддерживать в национальном сознании этот канон. Домострой пытается регламентировать то, что до него обладало известными степенями свободы: личные отношения человека с близкими ему людьми. Регламентация освящалась верховной властью Бога, шла сверху вниз, начиная с государя, постепенно изливаясь в самые сокровенные глубины человеческой жизни, подчиняя их себе. По меткому выражению одного из историков, Домострой был призван “выбивать автоматическую совесть” в тех, кто забывает свой общественный долг. Одной из первых, сразу же за главами, посвященными вопросам, как должно верить, следует глава, как лечиться — “Како врачеватися християном от болезней и от всяких скорбен — и царем, и князем, и всяким чиновникам, и святительскому чину, и священническому, и мнишескому, и всем христианом” [О волшбах и о обавницех — 71, с. 27]. Все “страсти”, нарушающие нормы человеческого поведения, в этой главе глубоко анализируются с точки зрения их вредного воздействия как на самого человека, так и на его ближних. Необыкновенно пристальное внимание Домострой уделяет пище и питью; в нем указано более 135 разного рода кушаний и тщательно расписано меню в зависимости от церковных праздников и служб на весь год. Можно сказать, что Домострой — это своего рода сценарный план проведения жизненно важных, семейных и общественных действ или тотальный эталон упорядоченного социального существования, следование которому может обеспечить здоровую и благополучную жизнь в русском понимании. Первый исследователь Домостроя И. П. Сахаров так охарактеризовал его: “Это обрядник всего, что надо делать и как жить”. Нарочитая обрядность и ритуализированность Домостроя отражает наиболее фундаментальные особенности русского способа бытия, всегда ориентированного на единение, достижение полного слияния с социальной общностью при полном подчинении индивидуальной воли общим законам. Здоровье обретается лишь в акте интеграции с общиной, родом. Это характеристика народа, постоянно воспроизводимая в ритуальных образцах социального поведения; человек и болеет и выздоравливает внутри своего рода тем способом, который определил в своих непреходящих образцах род. Главное, что следует из наставлений Домостроя и что впоследствии удачно выразил Н. Бердяев, это постулат: “нельзя спасаться индивидуально” [71, с. 23].
Магическое слово древнего целителя, возвращающее захворавшему жизненную силу, — а через столетия такой упорядочивающий и интегрирующий в сообщество дискурс как Домострой — вот логика развития древнерусской оздоровительной практики. Здесь принципы здорового существования индивидуума аналогичны тем законам, согласно которым структурируется социальное пространство русского народа, и собранием которых стал позднее Домострой. В Домострое по сути постулируется, что здоровье человека и надежность социальной структуры неразрывно взаимосвязаны. Крепким необходимо быть не только отдельному члену рода — в крепости, благодаря незыблемым консервативным принципам, должен пребывать весь род, ибо крепость — от Бога.
ГЛАВА V. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПРОБЛЕМАТИКИ ЗДОРОВЬЯ
1. Модель здоровой личности: ее структурные и динамические характеристики
Когда переходишь от рассмотрения социокультурных феноменов к анализу проблематики здоровья на индивидуально-личностном уровне, возникают закономерные вопросы, без ответа на которые полученные нами данные останутся чистыми абстракциями. Как соотносятся структура и содержание описанных выше эталонов здоровья со структурой личности и характером функционирования психики конкретного индивидуума? Какие внутриличностные формации (образования) являются основными регуляторами здоровья личности, подобно тому как социокультурные и этнические эталоны регулируют социальную практику оздоровления целых сообществ? Иными словами, как эти социокультурные аспекты проявляются в сфере психического здоровья отдельной личности и в психологическом пространстве ее фундаментальных отношений с миром?
В данной главе рассмотрим, как соотносится здоровье (многоаспектный феномен) с целостной личностной структурой и динамикой протекания основных процессов, определяющих функционирование психики.
К каким предварительным выводам подводит сравнительный анализ различных концепций и моделей здоровой личности? Прежде всего, следует заключить, что выявленная поливариантность философских и научных интерпретаций здоровья требует учета качественно различных аспектов проблемы и применения комплексного, интегративного подхода при построении новой модели здоровой личности. Такой подход всецело соответствует принципу единства и целостности психики, которого придерживаются отечественные психологи, начиная с Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, С. Л. Рубинштейна. Во второй половине XX столетия принципы комплексного изучения, обоснованные в свете междисциплинарной теории систем, были внедрены в различных областях знаний о человеке и образовали новую научно-исследовательскую парадигму. В сфере отечественной биологической науки системный подход был предложен П. К. Анохиным, тогда как в гуманитарных дисциплинах необходимость его применения обосновал Б. Г. Ананьев. В своей работе “Человек как предмет познания” [7], посвященной вопросам комплексного изучения человека, Б. Г. Ананьев писал о необходимости исследования целостной личности как многоуровневой системы, отличающейся по многим параметрам неповторимым своеобразием. Целостность психики не может быть адекватно постигнута посредством ее аналитического дробления на отдельные составляющие, а системные свойства личности не могут приравниваться к простой сумме диагностируемых типологических черт и нормативных характеристик.
Очевидно, что, исследуя проблему здоровья на индивидуально-личностном уровне, некорректно сводить понятие здоровья к “нормальному функционированию” определенных подсистем организма или психики, так же как и ограничиваться рассмотрением отдельных измерений (уровней) человеческого существования. Как отмечала И.В.Дубровина, “термин «психическое здоровье личности» имеет отношение не к отдельным психическим процессам и механизмам, но относится к личности в целом” [75, с. 8]. Пытаясь определить феномен здоровья в рамках современной психологии личности, мы оказываемся перед необходимостью синтеза доказавших свою достоверность и (при этом) нередко противоречащих друг другу подходов и представлений. На данном этапе от нас требуется интеграция уже имеющихся знаний в цельную концепцию или модель, в которой были бы учтены и согласованы основные положения трех универсальных концепций здоровья. Это означает, что здоровье следует рассматривать целостно (холистично), как системное свойство личности. Здоровье характеризует личность во всей полноте ее проявлений; в этом феномене отражается сущность и цель основных биологических, социокультурных и интрапсихических процессов, интегрирующих личность. Чтобы акцентировать это положение, мы определяем здоровье не только как социокультурную переменную или интегральный семантический конструкт, но и как интегративную характеристику личности, охватывающую самые различные уровни и измерения индивидуального бытия. Исследовать здоровье как интегративную характеристику можно только посредством применения интегративного подхода. Как было сказано выше, основная наша цель — предложить целостную модель психически здоровой личности, которая позволила бы практикующему психологу сориентироваться в вопросах психического здоровья и его нарушений в условиях личностно-ориентированного консультирования.
Прежде чем перейти к возведению теоретических конструкций, укажем основные принципы построения психологической модели здоровой личности.
Холистичность. — Специфика предмета требует рассмотрения здоровья как системного качества, характеризующего личность в ее целостности.
Учет изначальной поливариантности интерпретаций. — В силу того, что здоровье представляет собой многоаспектный феномен, необходимо учитывать и интегрировать на едином концептуальном основании различные трактовки этого явления, соответствующие разным его аспектам.
Структурность и динамизм как взаимодополняющие аспекты проблемы. — Необходимо рассматривать структурные и динамические (процессуальные) аспекты здоровья не раздельно, но в их соотношении, т. е. осмыслять проблему и аналитически, и процессуально.
На этих принципах и базируется интегративный подход.
Преимущество такого подхода в том, что он позволяет не только разработать не медицинскую и чисто психологическую концепцию здоровья, но также достигнуть нового уровня понимания ряда краеугольных проблем психологии личности.
Допущение, что исследование основ психического здоровья может оказаться плодотворным для всей психологической теории личности в целом, подтверждается самой историей психологии. Мы уже отмечали во введении к этой монографии, что проблема целостной личности как предмета психологического исследования первоначально возникла в рамках психопатологии и психиатрии. Уже У. Джеймс, рассматривавший личность лишь как один из пунктов в ряду научных проблем своей “Психологии”, стремясь пролить свет на природу личности, обращался к вопросам психопатологии, исследуя феномен “раздвоения личности” [68, с. 109— 118]. Проблема целостности Я заняла центральное положение в глубинной психологии, основатели которой исследовали, прежде всего, интрапсихические истоки истерии и других психических расстройств. Создатели первых психологических моделей личности формулировали основной исследовательский вопрос приблизительно так: “Что делает личность аномальной и благодаря чему она может стать здоровой?” Таким образом, вопрос о психическом здоровье, пусть и не четко сформулированный, дал первый значительный импульс к исследованию природы и структуры личности. Академическую психологию интересовали исключительно отдельные психические процессы или общие закономерности сознания и поведения. Только в условиях психотерапевтической практики, направленной на разрешение проблем здоровья и болезни, психологи задумались над тем, как отдельные проявления, элементы человеческой психики образуют цельную личность и что препятствует этому.
В настоящий момент проблема психического здоровья включена как одна из основных в проблемное поле психологии личности.
В общей теории личности выделяют следующие обязательные компоненты:
структура личности — это стабильные характеристики, которые, выступая в различных комбинациях, составляют единое, определенным образом организованное целое и могут быть выявлены как устойчивые показатели при тестировании или эксперименте;
мотивация, включающая процессуальные, динамические аспекты поведения;
развитие личности — изменение ее свойств и особенностей на разных возрастных этапах, от младенчества до старости;
основания психического здоровья личности, выделяемые согласно определенным критериям;
изменения личности посредством терапевтического воздействия, на которые направлены различные психотерапевтические подходы и техники [124, с. 105].
Ниже попытаемся показать, как проблема психического здоровья соотносится с другими компонентами общей теории личности в рамках разработанной нами модели.
Представленная в данной главе модель являет собой лишь набросок или предварительный эскиз общей концептуальной схемы, в рамках которой могут изучаться основные проблемы психического здоровья личности. Эта модель показывает, как основные характеристики социокультурных эталонов здоровья соотносятся со структурой и динамикой личности, т. е. как осуществляется социокультурная детерминация личности в сфере здоровья и болезни или как проявляются социокультурные эталоны здоровья в качестве основных детерминант индивидуально-личностной регуляции здоровья.
При построении данной модели мы стремились придерживаться третьего из указанных принципов моделирования, постоянно соотнося и интегрируя такие системные качества личности, как структурность и динамизм. Чтобы лучше понять этот принцип, необходимо четко разграничить два фундаментальных подхода к проблемам здоровья и болезни личности, на основе которых строятся различные концептуальные схемы, призванные научно истолковать эти феномены. Это структурный и динамический (или процессуальный) подходы. Актуальное состояние человеческой психики может быть исследовано либо структурно (как устоявшееся на данный момент соотношение структурных компонентов психики), либо процессуально (как непосредственный результат взаимовлияния основных процессов, поддерживающих единство личности и обеспечивающих ее развитие). Диагностируя то или иное нарушение психического здоровья, мы придерживаемся структурного подхода. Патологичным или отклоняющимся признается нами то состояние психики, при котором наблюдается рассогласование в ее структуре, обусловленное тем, что один или несколько структурных элементов начинают препятствовать нормальному функционированию всей системы в целом. Необходимо определить, какой именно элемент или группа элементов дает сбой, на каком уровне происходит рассогласование, чтобы своевременно и эффективно осуществить коррекцию.
Однако не всегда дробление психики на отдельные компоненты и структурные связи между ними является адекватным способом понимания феноменологии душевной жизни. Статичная картина, составленная из показателей тестов и других диагностических методик, подобна фотографии, которая, улавливая общие черты, дает весьма смутное представление о динамике запечатленного. В этой связи Е. Р. Калитеевская пишет: “Если понимать личность не как застывшую структуру, а как процесс, то и критериями здоровья могут выступать только характеристики процесса, а отнюдь не текущего состояния” [88, с. 233]. Поэтому, наряду с анализом внутренней структуры личности и системы ее отношений, необходимо четкое представление о тех процессах, благодаря которым личность сохраняет устойчивость и вместе с тем реализует свой творческий потенциал. Это процессы, поддерживающие психофизическое единство личности, обеспечивающие ее гармоничную включенность в социальное окружение и всестороннее развитие на протяжении жизни, т. е. процессы саморегуляции, социальной адаптации и самореализации (как можно видеть, они отражены соответственно в трех социокультурных эталонах здоровья). Характер протекания и взаимовлияния этих процессов, степень их согласованности в каждый конкретный момент будет определять наличное состояние психики как целостной системы. Подход, при котором рассматривается не соотношение структурных элементов психики, но динамика основных процессов, определяющих душевную жизнь индивида, — такой подход обозначим как процессуальный.
Отметим, что попытки интегрировать структурный и процессуальный подходы в рамках единой теории или модели личности уже предпринимались в психологии. Достаточно вспомнить учение 3. Фрейда, который одновременно исследовал структуру личности и динамику или “судьбу” влечений, определяющую характер индивидуального развития. То же самое справедливо для гештальтпсихологии, “теории поля” Курта Левина и других психологических концепций, в которых “топография” и психодинамика личности представлены в неразрывной взаимосвязи.
Что же позволяет интегрировать структурный и процессуальный подходы в единой модели здоровой личности? В чем обнаруживается концептуальное единство этих подходов, применительно к проблемам психического здоровья?
В качестве объединяющей может выступить все та же античная идея согласованности, правда, несколько модернизированная и модифицированная с учетом процессуальных, динамических аспектов здоровья. Согласованность при этом распространяется не только на структурные элементы личности, предполагая их иерархию, но и на указанные основные процессы, которые приводятся к согласованию. Динамический аспект согласованности состоит в достижении согласованного протекания процессов саморегуляции, социальной адаптации и самореализации. Структурная согласованность и согласование этих динамических составляющих — таковы две взаимодополняющие характеристики здоровой личности, которые образуют сущностное единство и разграничиваются нами только для удобства анализа.
Говоря о структурной согласованности (интегрированности) и о рассогласованиях в структуре личности, необходимо, прежде всего, определить структурные компоненты, от характера взаимодействия которых зависят здоровье или болезнь индивидуума. Согласно нашему представлению, структурные элементы личности будут выступать как определенные уровни функционирования психики, взаимодействие между которыми определяется перечисленными выше процессами или, иными словами, непосредственно выражается в них. Как верно отмечает Е. Р. Калитеевская, “человек многомерен, и различные модели психического здоровья обращены к различным уровням, регулирующим активность субъекта” [88, с. 233].
Мы рассматриваем личность как целостную и самоорганизующуюся систему, включающую следующие 7 основных уровней:
Уровень телесных ощущений и реакций.
Уровень образов и представлений.
3. Уровень самосознания и рефлексии.
4. Уровень межличностных отношений и социальных ролей.
5. Уровень социокультурной детерминации личности.
Источник