Психологические особенности приёмных детей
Особенности приёмных детей исходят из жизненной истории – недолгой, но насыщенной потерями и болью. Ребёнок из благополучной семьи, оказавшийся сиротой по трагическому стечению обстоятельств, вряд ли попадёт к чужим людям на воспитание, потому что почти всегда находятся родственники, готовые такого ребёнка взять в семью. В приёмных же семьях оказываются глубоко травмированные дети, оказавшиеся без какой-либо поддержки.
Нарушения привязанности – неумение любить
Родители из жизни социальных сирот исчезают не сразу: дети вынуждены длительное время наблюдать распад личности своих матерей и отцов. Эти метаморфозы сопровождаются жестокостью, насилием и безучастностью родителей к ребёнку.
Отсутствие любви и даже просто близких отношений со значимыми взрослыми с самого раннего возраста становится мощным орудием, уничтожающим в душе ребёнка доверие и интерес к людям и миру.
Потом детей изымают из семей, и они оказываются в детдоме в компании детей с таким же ощущением тотальной ненужности, с потерей способности любить и принимать любовь.
Нарушение привязанности – сбой у человека стремления доверять, принимать и отдавать, ценить другого и ощущать собственную ценность для него. Взамен формируются другие стремления, убеждения и ценности – те, которые помогают выживать в мире, полном опасности и враждебности.
Примеры жизненных установок таких детей: «Кто сильнее, тот и прав»; «Рассчитывать только на себя»; «Я никому не нужен, и мне никто не нужен»; «Только я сам во всём виноват». Да, конечно, они не формулируют свою жизненную позицию именно такими словами – эти установки прочно вписаны на уровне подкорки. Дети-сироты ведут себя в соответствии с теми принципами, которые доказали свою эффективность и полезность в тех жестоких и жёстких условиях, где гуманные и нравственные правила не работают. Отсюда «трудное» поведение и «неудобный» характер.
«Трудный» характер
Травмы прошлого формируют характер ребенка, а проверенные им жизненные установки диктуют общий план поведения. Условно это поведение можно разделить на четыре типа, соответствующие в целом типам расстройства привязанности.
Ребёнок, которым до приёмной семьи пренебрегали или же держали в крайних ограничениях, может провоцировать новых родителей на сильные эмоции и раздражать их, делая это как будто специально. Особенность таких детей в том, что они не могут определить силу и вообще наличие любви к себе по обычным тонким проявлениям заботы и внимания. Им всегда нужны сильные проявления со стороны других людей, особенно значимых взрослых. Если кричат и бьют, то в понимании таких детей их присутствие активно замечают, а значит, наверное, любят. Если сильных проявлений от взрослых нет, значит, «я не нужен».
Если кровные родители были истеричны и крайне непоследовательны, то дети плохо ориентируются в проявлениях своих и чужих эмоций. Любое чувство и любая эмоция такими детьми испытываются по максимуму. Если ребёнок думает, что испытывает радость или любовь, то это должен быть крайний восторг или полное слияние. Если что-то расстроило или напрягло, то ребёнок может моментально впасть в ярость или испытывать крайнюю тревогу, страх. Когда такие дети считают себя виноватыми в чём-то, то чувство вины тоже захватывает их полностью и причиняет боль и страдание, съедая изнутри.
В некоторых случаях ребёнок воспринимает разрыв с родителем как его предательство. Такое может случиться, когда у ребёнка была сильная привязанность и даже склонность к зависимым отношениям с родным человеком, «вдруг» бросившимего. Чаще всего такие дети замыкаются в себе, и их доверие крайне сложно заслужить. Их принцип – «не верить никому».
Другая крайность – дети, никогда и ни к кому не испытавшие привязанности. Их били и унижали. Они рано поняли для себя, что не имеют никакой ценности, а выжить и добиться успеха может только тот, кто умеет использовать силу и власть. «Кто сильнее, тот и прав» – это их принцип жизни. Такие дети поначалу могут показаться приёмным родителям вполне милыми и приятными, потому что они умеют играть на чувствах, манипулировать и лицемерить. Но через некоторое время новые родители начинают видеть в своём ребёнке эгоиста и потребителя, сталкиваться с агрессией, хамством и неприятием. Для этих детей не существует общепринятых рамок и правил. Они могут идти к своей цели напролом, не желая учитывать интересов и прав окружающих.
Черно-белое мышление
Для многих детей с трудным жизненным опытом характерно чёрно-белое мышление, которое формирует особенности характера, проявляясь в поступках и эмоциях. Ребёнку трудно поверить в любовь, потому что он не способен разглядеть её за обыденной заботой. Ему также сложно понять, что мама сердится, если она спокойно скажет об этом. Он, скорее, поймёт взрыв ярости и физическое нападение как сигнал о том, что родителю что-то не нравится. Проявление осознанного доверия для таких детей недопустимо, потому что доверие даже в малом обязательно должно привести к краху, катастрофе, полной потере всего.
Результат такого мышления – отсутствие ощущения стабильности, определённости будущего. Как можно позволить себе спокойно жить, если опасность подстерегает буквально повсюду? У ребенка могут проявляться в крайней степени такие черты характера, как подозрительность, замкнутость, зависимость, зацикленность, экзальтированность, агрессивность.
Волевые парадоксы
Стоит отметить особенности волевой сферы приёмных детей. С одной стороны, эти дети могут показывать чудеса терпения и нечувствительности к боли. Падения и удары переносятся легко, без слёз и жалоб, а порой и вовсе не замечаются. Монотонность ожиданий и несложных действий тоже не выведет их из равновесия. Когда это не вступает в противоречие с другими их интересами, они могут подолгу раскачиваться, равнодушно сидеть наказанными в углу, вызывать раздражение других людей однообразными действиями.
С другой стороны – бесконечные требования, капризы и истерики, особенно первое время пребывания в семье, которые вводят замещающих родителей в ступор и отчаяние. Истерики происходят именно там, где отсутствует терпение и от ребёнка требуются дополнительные усилия, чтобы что-то делать или остановиться.
Ребёнок, с раннего возраста выживавший в трудных и жестоких условиях, не склонен к дополнительным усилиям в тех сферах, где ему, по его представлениям, ничего страшного не угрожает. А актуальные жизненные задачи всегда лучше решать теми способами, которыми они быстрее и проще всего решались.
Познавательные способности
На фоне волевых нарушений познавательная активность почти всех сирот заметно снижена. Зачем тратить силы на то, что не приносит незамедлительного результата? Где это может пригодиться прямо сейчас? К чему браться за всё новые и новые задачи, которые требуют постоянного поиска различных методов решения, когда вокруг масса задач, которые могут быть решены привычными и проверенными методами быстрее, эффективнее и экономичнее? Хочется получить мобильный телефон – лучше потребовать его у приёмных родителей с помощью криков, истерик, угроз и шантажа. А идти на договорённости завершать полугодие без двоек ради получения телефона через три-четыре месяца – это, с точки зрения ребёнка, совершенно бессмысленно и очень затратно по времени и усилиям.
Кроме того, низкая успеваемость приёмных детей в школе объясняется педагогической запущенностью. Им действительно труднее навёрстывать учебную программу, чем детям, не знавшим серьезных житейских проблем и развивавшимся гармонично.
За годы выживания страдают и природные задатки. Часто бывает, что у приёмного ребёнка хорошо развиты образная и ассоциативная память, внимание, скорость реакции и другие психофизиологических свойства. Но, к сожалению, всё это – невостребованный потенциал, который ребёнок не научился грамотно использовать.
Трудности в обучении, выстраивание взаимоотношений с людьми, сложность в понятии и принятии себя, страдание от собственных действий – всё это наслаивается на базовые нарушения в способности доверять и любить. Такой груз сложно исцеляется и часто тянется шлейфом по жизни человека со сломанным детством. Всем кажется, что это особенности характера или психики. А на самом деле – заученные реакции на жизненные условия, избежать которых было невозможно.
Источник
Воспитание приемного ребенка: зачем нужна помощь психолога?
О проблемах в школе, наказаниях и чувстве вины.
Автор книги «Когда я родился, тебя не было, мама!» усыновила мальчика из дома ребенка в конце Спустя 15 лет она описала свой опыт, достижения и трудности, с которыми пришлось столкнуться. В то время психологическая помощь приемным родителям еще не была налажена, и многое приходилось познавать методом проб и ошибок.
Школьные проблемы приемного ребенка
Когда я оформляла документы на Алешку, мне предложили «убавить» один год, сказав, что так поступают многие приемные родители. Я отказалась, ответив, что мы быстро догоним сверстников — с интеллектом у Алешки было все в порядке. Увы! Мне не объяснили, что интеллект и психика — две большие разницы, и что отставание в общем развитии «ликвидировать» гораздо легче, чем отставание в развитии психологическом.
Сама я поняла это, только когда настала пора идти в школу. В 7 лет мой сын оставался пятилетним ребенком. Все тесты, положенные первоклашке, он проходил, подтверждая, что с развитием, памятью, вниманием, логикой у него нормально. Но вот отношение к занятиям, дисциплина, необходимость сидеть полчаса за партой и слушать учителя. Заставьте пятилетнего малыша высидеть урок: он будет вертеться, вставать, разговаривать. Именно так и вел себя Алешка. Ничего, кроме раздражения, он, естественно, у учительницы не вызывал. Нас не спасли ни его отличная память, ни развитое воображение — к концу первого класса мы прочно заняли место самого слабого «троечника».
Вот тут-то я и пожалела, что не изменила дату рождения — лишний год до школы нам бы очень не помешал. Еще пожалела, что не оставила Алешку еще на год в детском саду. Такой вариант предложила мне умная и опытная заведующая, видевшая, что к школе ребенок совершенно не готов. Алешка уперся: «Хочу в школу!» И я пошла у него на поводу. Ну, и получила по полной программе.
Все одиннадцать лет в школе я постоянно доказывала учителям, что ребенок у меня золото, только вот неусидчивый очень. Винила себя — вырос, мол, в творческой среде, вот и раскован не в меру. А проблема упиралась в то, что, запустив первоначальные знания, мы так и не догнали программу. Заставить Алешку делать уроки первые два-три года было практически невозможно. Выручали хорошая память и сообразительность, но когда начались математика, физика, химия — начались и «двойки».
Особенно тяжело пришлось с русским. Имея богатый словарный запас (у Алешки правильная речь, он не путает ударения, не употребляет слов-сорняков, легко каламбурит) и легко поддерживая разговор даже со взрослыми, он пишет с ужасным количеством ошибок. Не помогли ни наказания, ни тренировки по переписыванию текстов и домашние диктанты, ни занятия с репетиторами.
Преподаватель литературы и русского в классе объяснила мне, что скорее всего это дисграфия, которая может быть последствием каких-либо психологических травм (уж мне ли не знать — каких!), и что исправить подобную неграмотность можно лишь в начальных классах. Но в начальных классах мой ребенок вызывал стойкую аллергию своим поведением, и легче (а возможно, и приятнее) было ставить ему плохие оценки, чем пытаться помочь освоить грамоту.
С тем и идем по жизни. Когда Алешка писал первое в своей жизни заявление о приеме на работу (дело было в школьные каникулы), я просто ушла из кабинета — пусть сам краснеет! Одно утешает: есть масса профессий, где знание грамматики и орфографии не обязательно. В общем, трагедию из этого факта мы не делаем, пытаясь приспособиться к обстоятельствам (в частности, получить хоть какое-то образование). Но если бы мне кто-то умный объяснил в свое время, что к чему, я сэкономила бы массу времени, средств и сил, а также нервов — как своих, так и чужих.
Психологические проблемы
Вообще-то во всех нормальных странах с приемными родителями работают психологи. Их помощь просто незаменима, особенно в первое время. Хорошо, конечно, что я начиталась книг по психологии, что среди моих друзей есть многодетные мамы и папы и что у меня есть друзья — профессиональные педагоги и психологи. А если человеку не с кем посоветоваться, если его жизненный опыт невелик и если психологией он не увлекался и умных книг не читал? (Забегая вперед, скажу, что огромным шагом стало создание школ подготовки приемных родителей. Теперь кандидаты в родители проходят обязательную подготовку, а семьи, в которых уже есть приемные дети, могут получать консультации и проходить тренинги. Главное, не надо этого бояться и, что еще важнее, не надо закрывать на проблемы глаза. Сами по себе они не решатся.)
Я, например, виню себя в том, что ничего не делала, чтобы справиться с инфантильностью сына. Он очень долго был наивен, в том числе и в суждениях. В шестнадцать он обладал психологией четырнадцатилетнего подростка, в восемнадцать оставался в душе пятнадцатилетним! И как мне было объяснить это той же призывной комиссии? Какие справки собирать, чтобы ему дали отсрочку от армии? Мотив — «до повзросления»?
Ну ладно — это не смертельно, есть даже категория вечных мужчин-детей. Но помощь психолога замещающим родителям нужна и по более серьезным поводам. Меня, например, умиляло, что Алешка всегда приходил после наказания просить прощения. А оказалось, что приемные дети всю жизнь живут с чувством вины в душе. Узнала об этом случайно, когда моя приятельница-психолог принесла почитать перевод отчета об исследованиях американских психотерапевтов. Они сделали вывод, что большинство приемных детей, даже став взрослыми, переживают свою отверженность. «Раз меня оставили, значит, я плохой» — с этим они идут по жизни! Неуверенность в себе, самокопательство, склонность к суицидам — вот чем это оборачивается.
Господи! Да знала бы я раньше, постоянно внушала бы сыну, что он самый хороший! А я? Накажу его, маленького, он проревется, как и все дети, а потом придет, сядет ко мне на колени, прижмется и, заглядывая с мольбой в глаза, начинает просить прощения. Правда, я его всегда успокаивала, начинала целовать, гладить по голове и объяснять, что мама наказала его за один, конкретный поступок, а на самом деле Алеша хороший, он будет слушаться маму.
Наверное, чисто интуитивно я понимала, что Алешке требуется большая, нежели его сверстникам, уверенность в себе, поэтому в детстве у нас была такая игра. Он устраивался у меня на коленях или подкатывался ко мне под бок, я прижимала его к себе и на ушко начинала перечислять все его достоинства. Вспоминала все: Алеша у меня очень веселый, хохотун, певун, очень ласковый, мамин помощник, главный дружок, звонкий петушок, кушает все-все-все, глазки моет каждое утро. Иногда достоинств набиралось не один десяток! И я говорила: «Вот какой у меня замечательный ребенок. Подумаешь, не слушается иногда — это с каждым бывает. А вот такого характера ни у кого нет. Повезло маме с тобой!»
В начальных классах эта игра превратилась в своего рода психологический тренинг. Замордовали Алешку основательно. Во втором классе, придя из школы, он начинал ходить за мной с выражением брошенного щенка на лице и, заглядывая с мольбой в глаза, то и дело спрашивал: «Мамочка, ты меня любишь?». Иногда, когда я сажала его к себе на колени и начинала рассказывать, какой он хороший и как много у него хороших качеств, он перебивал меня: «А в школе сказали, что я идиот», или: «А учительница меня дураком назвала».
Слава Богу, у меня хватило ума перевести его в другую школу — в третьем классе Алешка перестал комплексовать так сильно, и наших домашних «похвалушек» стало достаточно для того, чтобы он начал верить в себя. Но даже позднее, в старших классах, у него случались приступы самобичевания, и тогда я безудержно начинала хвалить его. А присказка: «Что бы я делала без тебя?!» — это сущая правда. И Алешка знает об этом, хоть и язвит: «Что — орать было бы не на кого?»
Наказания и другие способы воспитания
По поводу «ораний», наказаний и прочих воспитательных мер. Не знаю, правильно ли это с точки зрения психологии и педагогики, но ругать и наказывать Алешку я стала по принципу «как своего». Одна из моих приятельниц как-то сказала: «Вот вырастет он и скажет тебе, что ты наказывала его потому, что он — не родной». На что я ей ответила: «А я ему скажу, что никогда не чувствовала его неродным, потому и наказывала. Всех детей наказывают, чем он хуже?» Это действительно так. Я не хотела, чтобы Алешка вырос избалованным, эгоистичным, не уважающим общепринятые нормы поведения. К тому же у нас в доме не было «жесткой мужской руки», и мне приходилось быть и матерью, и отцом, то есть проявлять не только мягкость, но и твердость.
Что касается крика. Я эмоциональный человек, и громкий разнос — это скорее демонстрация обиды, недовольства, нежели наказание. Алешка это понял довольно рано, и для него гораздо большим наказанием было мое молчание. Когда я молча выходила из комнаты, он тут же чувствовал, что я обиделась, и бежал следом на кухню: «Мусечка, ну не сердись, сейчас все сделаю».
Думаю, что в наказании главное — адекватность. Нормальная мать не схватится за ремень, если ребенок разбил чашку. Если ребенок плохо ест, глупо ставить его в угол — он будет только рад, что его увели из-за стола. Я, например, просто молча снимала Алешку со стула: «Все, иди в комнату», — когда он начинал капризничать и говорить, что он это не будет есть. Не будешь? Не надо, оставайся голодным. Тут же бежал обратно: я передумал, я буду кашу, она вкусная. К слову, Алешка вырос совершенно не привередливым к еде, ест все что дадут, да еще и нахваливает.
Запомнился и другой прием воспитания. Он очень разбрасывал по комнате игрушки, а убирать их не любил — как и все дети, наверное. В каждой семье решают этот вопрос по-разному. Кто-то считает, что легче самому убрать, кто-то ругает ребенка и заставляет прибраться чуть ли не силой. Я поступила проще. Не хочешь — не убирай, я унесу все игрушки в подвал, тогда и заставлять тебя наводить порядок не надо будет. Собрала в коробку и вынесла.
Через день Алешка упросил принести игрушки обратно, после этого какое-то время складывал их на место, а когда снова начался бардак, я молча стала собирать их в коробку. Он вцепился в мою руку и, чуть не плача, стал просить не уносить игрушки: «Я уберу их, мамочка, уберу». Не скажу, что мой ребенок педант и каждая вещь у него имеет свое место, но относительный порядок он поддерживает, время от времени вываливая, например, учебники и тетради из шкафа на пол и начиная наводить чистоту. Делает это сам, без моих напоминаний.
Особенности детей из детских домов
Повторю: возможно, это неверно с точки зрения педагогики, но определенная твердость, даже жесткость в ограничениях на первых порах нужна непременно. Когда я дожидалась своей очереди на получение документов по усыновлению в органе опеки, рядом со мной оказалась супружеская пара, приехавшая оформлять усыновление еще одного малыша. Первый, мальчуган лет четырех, носился тут же по коридорам. Он был шумным и очень подвижным, совсем не слушал, что ему говорит мать, в общем, вел себя как избалованный и непослушный ребенок. Я тогда еще подумала, что его совершенно не воспитывают, вот и растет озорником. Как оказалось, дело не в этом.
Я на собственном опыте убедилась, что ребенок, взятый из дома ребенка не грудным, с уже сложившимся стереотипом поведения, трудно управляем. Он может бояться, но это не будет послушание и уж тем более понимание, что можно, а что нельзя. Его может остановить только страх перед наказанием. В самый первый день, дома, за обедом я протянула руку, чтобы погладить Алешку по голове — за то, что так аккуратно и с аппетитом кушает. А он моментально прикрыл голову руками и сжался. Его не гладили по голове, а били!
Страх жил в нем долго, но мои просьбы и простое слово «нельзя» он упорно игнорировал. Никто ведь не объяснял ему, что, к примеру, залезать на диван в грязной обуви нельзя — дивана в его жизни не было, поэтому он и не понимал, почему я сержусь. Или: почему нельзя бегать по салону трамвая, почему надо сидеть? Он вырывал руку, падал на пол, когда трамвай резко тормозил, я готова была его убить, потому что в детский сад мы приезжали грязными, — но общественный транспорт вошел в его жизнь слишком поздно, и Алешка не сразу понял, как надо себя вести.
А сколько игрушек он переломал, сколько книжек изорвал, прежде чем в его сознании утвердилось такое понятие, как «мое»! Это чужие вещи не жалко портить, свое же обычно берегут. Но у ребенка, знавшего только казенный дом и казенное имущество, бережное отношение к вещам напрочь отсутствовало. Если ты не захватишь игрушку, ее захватит другой. Кто-то другой будет играть и сломает твою любимую машинку. Так что ничего страшного, если ее сломал я — зато успел поиграть.
Он долго не мог поверить, что у него есть собственный дом, своя — только его! — мама. В детском саду, когда я приходила за ним, всем родителям и детям, что находились в тот момент в раздевалке, он с гордостью объяснял: «Моя мама!», «Это моя мама!». А дома подходил, например, к двери и спрашивал: «Это моя дверь?», «Это мой стул?». Его удивляло и радовало, что есть своя тарелка, чашка, тапки. «Мое! Мое!», — мог гордо демонстрировать он гостям ту или иную вещь. Но в промежутке между удивлением и осознанием он успел перепортить кучу всего. Небрежность к вещам, к слову, осталась и по сей день.
Да что там говорить! В три года Алешка не знал массу элементарных вещей! Сначала он называл мамой не только меня, но и моих подруг, воспитательницу в детском саду, даже чужих женщин, сидящих рядом с ним в транспорте. Смысла слова он просто не знал, видимо, полагая, что так надо обращаться ко всем тетям. Он не знал, что такое «пойти в гости». И что такое день рождения, Новый год. Кто такие Дед Мороз или Чебурашка. Вначале он спрашивал, показывая на картофелину: это яблоко? И свеклу тоже считал яблоком. Он смело бросался на проезжую часть, прямо под машины, потому что никогда раньше не видел их, не знал, что это опасно.
К книжкам приучала с большим трудом. Сначала научила смотреть картинки. Потом стала рассказывать, что на них нарисовано. И только спустя почти год он научился слушать чтение.
Он не умел даже целоваться! Его первая ласка была казенной, как и вся жизнь до этого: примерно неделю спустя после того, как он уже жил у меня, Алешка. погладил меня по голове. А первый поцелуй выглядел так: он ткнулся носом в мою щеку, потом еще и еще, но так и не догадался коснуться губами. Зато потом бабушка звала его не иначе, как «лизуля» — оказалось, что он очень ласковый, чуть что — лезет целоваться, любит, когда целуют его. Ту ласку, что недобрал в первые годы жизни, он добирал потом долго-долго.
Был у нас и другой «бзик». Алешке не довелось поездить в колясках, и потому он смотрел на них восторженными глазами и тут же цеплялся за ручки, помогал везти. Мамам я объясняла, что сын без ума от техники, не иначе — вырастет автомобилистом, но понимала, что дело в другом. Пару раз знакомые позволили ему залезть в коляску, но Алешка был уже большим, не помещался, ему было неудобно, и он постепенно охладел, стал относиться к коляскам спокойно. А вот на санках его возили даже классе в третьем, просил бабушку покатать его. Бабушка ворчала, что, мол, жених уже, однако катала.
Кстати, и на коленях сидел, что называется, до упора. Последний раз забрался ко мне на колени классе в восьмом. Сложился, словно перочинный ножик, и все равно не поместился. Я рассмеялась: «Все, Алешка, кончилась лафа». И что? Стоит мне теперь сесть на диван, как ребенок тут как тут, голову на колени и требует: «Гладь меня». Жмурится как кот, только что не мурлычет. Еще любит положить голову ко мне на колени, и чтобы я гладила ему спину. Успокаивающий массаж, объяснила мне подруга-врач. И поглаживание, столь необходимое ему, и сосание пальца — признак внутренней, скрытой тревоги. На подсознательном уровне у него не проходит мысль о том, что его бросили.
Статья предоставлена проектом «К новой семье»
Источник