Как не сойти с ума от детских болезней? Личный опыт автора «АиФ»
Невозможно не поверить в совпадения, когда одно и то же происходит несколько раз подряд. Стоит только в разговоре упомянуть вскользь: «Ой, как здорово, зима уже прошла, а мои дети почти не болели!», как на следующий день или уже ночь кто-то из них сляжет с высокой температурой, раскашляется или получит расстройство желудка. Здоровье ребенка – та тема, которую лучше вообще никогда не затрагивать (а это вообще возможно?) либо относиться к ней с изрядной долей житейской мудрости, спокойствия и юмора. Дети болеют – так устроен мир испокон веков, се ля ви.
Температура – это хорошо
Когда родился мой сын, один приятель подсунул мне книгу тогда еще мало известного, а сегодня мегапопулярного педиатра Евгения Комаровского, название которой меня подкупило сразу и навсегда, потому что в нем фигурировало выражение «здравый смысл». Сильные перекосы в какую-либо сторону, фанатизм или, напротив, «пофигизм» – такие подходы к любому делу вызывают лишь раздражение и желание поспорить. А приверженность здравому смыслу — это, как мне кажется, очень безопасное жизненное кредо. И детское здоровье тут не исключение.
Хотя, конечно, легко сказать. А на деле, когда у крошечного Тимура начинались колики и он плакал без перерыва несколько часов подряд, я думала, что, несомненно, свихнусь, и рыдала на пару с сыном, прижимая его к себе и накручивая километры по квартире с кулечком на руках. К счастью, именно в тот момент меня поддержала мама, а еще очень вовремя появилась книжка про здравый смысл. Не сразу (честно говоря, наверное, только к рождению дочки), но мне все же удалось научиться не сходить с ума каждый раз от высокой температуры, ангины, ветрянки и многочисленных шишек-ушибов-ссадин, которые с завидной регулярностью «украшали» физиономии и другие части тела моих детей.
Я запомнила, как мантру, утверждение, что температура – это хорошо! Имеются в виду, конечно, обычные детские простуды, вирусные инфекции и прочие часто встречающиеся, но, в принципе, относительно безопасные болезни. Температура – это признак того, что организм борется с инфекцией. И если ее не сбивать раньше времени (а у нас этот «порог» – 39 градусов Цельсия при условии, что ребенок в удовлетворительном состоянии) и не мешать природному механизму делать свое дело, то температура, как и сама болезнь, чудесным образом проходит самостоятельно за пару-тройку дней с минимальными вмешательствами в виде промываний носа, полосканий горла отваром ромашки и т.д. Если на четвертый день ребенок не выздоровел, тогда без вариантов – начинаем лечить всерьез.
Правда, однажды мне стало очень страшно, и «мантра» про температуру не помогала совсем. Мы поехали с детьми в Таиланд перезимовать, а там у годовалой дочки сначала пошла сыпь по всему телу (оказалось, что ее покусали местные насекомые), а потом температура под 40 держалась пять дней. Было не до шуток: в госпитале нас на третий день стали узнавать в лицо, мы сдавали анализы, обтирали малышку прохладными полотенцами и отпаивали из ложечки. В итоге все закончилось антибиотиками, от последствий приема которых в виде аллергических реакций и убитой кишечной флоры мы избавлялись еще несколько месяцев. Так что вторая моя «мантра»: антибиотики – только в крайнем случае. И только по назначению врача, которому я могу на 100% довериться, то есть педиатр не должен быть замечен в назначении антибиотиков «на всякий случай», например, при обычной вирусной инфекции, и не склонен к панике при высокой температуре у ребенка. Словом, врач тоже должен придерживаться здравого смысла и стремиться в первую очередь позволить природному иммунитету сделать свое дело. Опять же, если речь идет о банальных ОРВИ и простудных заболеваниях. Острый аппендицит, скарлатина, перелом – это, разумеется, уже совсем другая история.
Не паниковать, даже если очень страшно
Когда Тимур только научился уверенно ходить и бегать, в первый день января, пока большая компания родственников продолжала отмечать Новый Год, он упал на полозья раздвижных дверей и разбил себе лоб так сильно, что кровью залило всю кухню, а на голове выросла шишка размером с детский кулак. Не знаю, как, но мне удалось не запаниковать, а собраться и четко раздавать приказы бабушкам и тетям, которые были в полуобморочном состоянии: звоните в скорую, дайте лед, бинты, чистую воду. Было страшно, но кто-то должен был сохранять рассудок.
Лед — к ушибу, промывка раны водой — и на ручки, качать-петь-обнимать-прижимать и болтать-болтать без умолку, стараясь переключить внимание и отвлечь малыша от боли. Дождаться врачей. Дальше – все как в тумане, но, к счастью, обошлось без серьезных последствий, и даже шрамы через весь лоб спустя несколько месяцев уже были практически не видны.
С детьми постоянно надо быть начеку, они могут «выкинуть» что-то в любой момент, поэтому растить «дзен», спокойствие и оттачивать адекватные реакции на форс-мажорные ситуации – навык жизненно важный. Мой старший племянник в два года уронил на себя большой телевизор, а в три сломал руку, засунув ее между дверцами лифта. Мой крестник как-то решил съехать по лестнице в подъезде на беговеле и, разумеется, впечатался в стену. Мой четырехлетний сын опрокинул на себя плохо закрепленную барную стойку, и каким-то чудом она не придавила ему голову и жизненно важные органы – только руку, и то не сильно. До сих пор помню паническую атаку, которая накрыла меня спустя полчаса после происшествия, когда слезы у всех высохли и ребенок опять как ни в чем не бывало играл, а я вдруг представила себе худшее, что могло произойти.
Хорошая новость здесь в том, что дети – достаточно «прочные» существа. Если бы я с такой частотой и скоростью влетала в стены, двери, дверные косяки, шлепалась с горок и кроватей, с разгону стукалась лоб в лоб с приятелями во время активных игр, то не уверена, что не писала бы эти строки из отделения патологий головного мозга. Конечно, не повезти может любому, но застраховаться от подобных происшествий, пожалуй, невозможно. Хотя кое-что, конечно, мы как родители сделать просто обязаны.
Обезопасить дом и выучить стоп-слово
Защититься и застраховаться от неожиданностей везде и всегда невозможно. Ребенок найдет чем удивить. Если все углы на мебели дома заклеены, он упадет и споткнется о разбросанные кубики (и да, уголок угодит ему прямо в глаз или еще в какое-либо неподходящее место) или открытую дверцу кухонного шкафчика. Он может схватить со стола нож – бывало с моими детьми и такое. Тут, кстати, главное — не кричать, а то можно напугать ребенка, а испугавшись, он этим ножом себя случайно поранит. В нашем случае лучшей тактикой стал такой алгоритм действий: быстро, буквально беззвучно подойти и спокойно забрать опасную штуковину из рук, пока «разбойник» не успел понять, что к чему.
Максимально обезопасить дом в принципе можно. Но что делать на улице, где стресс-факторов и потенциальных угроз в разы больше? Признаюсь, мой самый большой страх – это машины. У нас дурацкий двор, где толком нет тротуаров, а значит, сделав всего три-пять шагов от подъезда, ты сразу оказываешься на проезжей части. И порой машины летают по этой дворовой территории, как гоночные болиды. Есть слово, которое мои дети выучили одним из первых – после «мама», «дай», «кака» и «ам-ам». Это слово «стоп»! Оно звучит в приказном тоне, громко, четко и безапелляционно – так, что даже в несмышленом возрасте дети подсознательно считывают главный его смысл: если сейчас не послушаться маму, будет очень плохо. «Стоп!» – это мгновенное и безоговорочное действие. Остановиться, замереть на месте. Мне кажется, научить этому волшебному слову и мгновенному повиновению с момента, как только ребенок делает свои первые шаги, гораздо важнее, чем запомнить «спасибо», «пожалуйста», первый стишок и имя бабушки. «Стоп!» – это ради безопасности, ради жизни. Летят качели, несется автомобиль, бежит навстречу большой пес – «Стоп!».
Ситуаций может быть множество, но мама, если держать ребенка в поле зрения (а не зависать в смартфоне – со мной такое бывает, каюсь и посыпаю голову пеплом), способна предугадать опасность и предотвратить ее.
Слушать интуицию
Интуиция – вот наше родительское подспорье. Малыш плачет, но не так, как обычно. Реакция на температуру какая-то странная. Шишка, но не такая, как всегда. Внутри у мамы обычно сидит голос, который свербит, если что-то пошло не так. Я спрашивала у мам-подруг: да-да, и у них свербит!
Однажды моя хорошая знакомая, тоже не склонная паниковать и перестраховываться там, где в этом нет необходимости, все же вызвала скорую помощь, когда ее младший ребенок вроде бы просто подавился морковкой, потом откашлялся и, кажется, все пришло в норму. Но что-то было не так, и интуиция не подвела. По приезде в больницу малышу стало плохо, и пришлось срочно везти его в операционную: приличный кусок морковки все же застрял в бронхах и почти уже устроил блокаду легкого. Слава богу, все обошлось — спасибо внутреннему голосу внимательной мамы! Я решила, что если в форс-мажорной ситуации будет хоть малейшая тень сомнения, что «что-то не так», то судьбу не испытываю и звоню в «103».
Источник
Как справиться с тревогой за здоровье ребенка
Когда ребенок заболевает, особенно – с высокой температурой, у многих мам сжимается сердце: вдруг что-то серьезное? Воображение рисует страшные болезни, в голову лезут мрачные мысли. Как бороться с разрушающим чувством тревоги и где найти грань между бдительностью и мнительностью? Рассказывает Алена Кизино – психолог, руководитель отдела психологической помощи детского хосписа «Дом с маяком».
Шаг первый: признать свои чувства
Тревога родителей неизбежно влияет на то, как дети воспринимают мир: доверять ему или бояться? Наше беспокойство отнимает у ребенка уверенность в своих силах, не дает ему взрослеть и развиваться.
Взрослые не способны обезопасить детей от всех напастей, которые произойдут в будущем, однако родители могут научить ребенка справляться с возможными проблемами, если преодолеют собственные страхи.
Первое, что стоит сделать, – признать свои негативные чувства. Далеко не всем удается сказать: «Я очень боюсь за своего ребенка». Особенно часто такая проблема возникает у отцов, которые стыдятся того, что волнуются за детей.
Шаг второй: найти свой страх
За тревогой всегда стоит страх. Важно понять, что именно его вызывает. Это может быть не только сам страх потерять ребенка, но и другие страхи: одиночества, беспомощности, осуждения и даже страх быть плохой матерью или отцом.
Страх потери ребенка. Как ни мучительно признавать, но смертны даже самые дорогие нам люди. Но лишь принимая смерть как часть жизни, мы ценим сегодняшний день и все хорошее в нем – то, что остается с нами навсегда: любовь, благодарность, память.
Страх осуждения. Нам с детства внушают, что мы должны соответствовать чьим-то ожиданиям (мамы и папы, учителей). Следствие этого – неуверенность в себе, страх быть (или считаться) плохими родителями. Помните, невозможно на 100% соответствовать образцу, придуманному другими людьми (например, «у хороших родителей дети не болеют / не получают двойки»).
Страх беспомощности. Чувство бессилия перед будущим особенно страшит людей, привыкших все контролировать. От своей тревоги они подчас уходят в гиперлюбовь и гиперопеку, беспрестанно водят детей к врачам, пичкают лекарствами. За этим стоит желание удостовериться в своих силах: я контролирую ситуацию.
Шаг третий: взять эмоции под контроль
Чтобы направить тревогу в рациональное русло, обдумайте, что вы можете сделать для своего ребенка и для себя.
Для ребенка. Способны ли взрослые повлиять на то, чтобы их ребенок болел как можно реже? Во многом – да. Для этого надо обеспечить ребенку здоровый образ жизни, найти хорошего педиатра и следовать его рекомендациям. В большинстве случаев этого будет достаточно.
Для себя. Если раз за разом после визита к педиатру выясняется, что со здоровьем ребенка все в порядке, а ваше беспокойство не утихает, это повод обратиться к психологу.
Источник
Жизнь как чудо
С Катей Заенковской из Минска мы познакомились в поезде. Лицо в безукоризненном порядке, прямая осанка, маникюр и дерзкий вопрос, который мне оставалось беспомощно уточнить: «Вы — стерва?» «Нет, — отсекла она. — Я одинокая мать, воспитывающая больного ребенка». Прощались друзьями. Немного погодя я позвонила Кате в Минск, чтобы задать ей вопрос, как выстоять и победить одинокой маме, оставшейся наедине с детским диагнозом «безнадега».
Замуж за лондонского денди
По прогнозам врачей, Катина дочь Маша не должна была улыбаться, ходить, говорить, жить. У Маши редкое генетическое заболевание. Сейчас Маше восемь лет, но ее умственное развитие остается на уровне младенца. До рождения Маши в Катиной биографии была и боль (в 20 лет она потеряла родителей), и сказка из глянца: подруга пригласила ее в гости в Англию. Там Катя встретила «его».
Он — лондонский композитор, красивый, умный. Она — бесконечно сидящая на диетах красотка с обложки «Вог». В 26 Катя вышла за него замуж. За время нашего разговора она ни разу не назовет бывшего супруга по имени, только пренебрежительно-отстраненно — «он» или «композитор».
О своей «жизни до Маши» Катя рассказывает с легким сарказмом.
— Два года наша жизнь была сплошной светской тусовкой. Мне уже стало надоедать. В один прекрасный момент я начинаю расти во все стороны, УЗИ показывает 11 недель. Композитора от такой новости аж зашатало. Думаю, придет в себя, не готов. Я слезла с диеты, ем да сплю. («Маш, не кричи», — то и дело обращается Катя к дочери.)
Неготовность супруга и истории про заграничных мужей, которые не отдают детей, настроили беременную Катю на побег домой. Наврав мужу, что отправляется в Минск продать машину и сдать квартиру, она решила родить и сделать ребенку документы в родной Белоруссии.
— Приехала домой, сказала ему, что врач запретил лететь. Мы разругались, я осталась. У меня йога, танцы для беременных, 3D-кино про Машу в животе. Рожаю в свой день рождения, в 30 лет. Индивидуальный уход, спецпалата. Через два дня Машу забирают в реанимацию. И все. Жизнь под откос.
«Заберите ваш гербарий»
— Машу я забрала через три недели, — говорит Катя. — Ее вынесли и сказали: «Заберите ваш гербарий, вот список болезней». Даже цветов не взяли.
В «гербарий» Катя не поверила. Она была уверена, что такого с ней быть не может, а если и случилось — все можно исправить.
— Взяла Машу, приехала домой и начала с залечивания ран. Три недели в больнице ребенок пролежал на одной стороне: за ухом дорожка от питания. У нее болело все. Она орала без передышки и первые девять месяцев провела на моих руках. Я не знала, что делать. Бегала по врачам с вытаращенными глазами и орала: «Продам печень, только сделайте мне назад здорового ребенка!» Через три месяца после рождения за деньги, через знакомых, мы попали на кафедру генетики, нашу кровь отправили в Германию и пришел ужасный ответ: «Хромосомная трисомия 8, наличие маркерных хромосом».
По подсчетам ученых, трисомия 8, синдром Варкани, выпадает на одного из пяти тысяч новорожденных. В Машином «списке болезней» помимо генетического диагноза значился врожденный порок сердца, задержка развития, неправильные почки и прочее.
Чтобы спасти Машу, Катя перепробовала все: неврологи и ортопеды, платные и бесплатные, бесконечные массажи, плавание, грязелечебница, иппотерапия, качественные препараты. В девять месяцев она посадила дочь на лошадь, а в 2,4 года Маша пошла своими ногами. Для Кати это была самая большая победа.
— Знаменитый невролог Белоруссии, подняв Машу за ноги вверх головой, сказал: «Это даже не овощ, это кабачок, — рассказывает Катя. — Вы молодая, красивая, отдайте ее, пока не поздно». Он имел в виду, что дальше будет тяжелее, а сдать труднее. Я ответила: «Спасибо, до свидания». Мы пришли к нему своими ногами в два с половиной года. Он сказал: «Бывает».
За маленькие и большие подвиги нужно было платить. Катя продала свою однокомнатную квартиру и купила комнатку в коммуналке. Денег хватило на первые два года Машиной жизни.
— Я была в ужасе, — говорит Катя. — После жизни за границей замужем за известным человеком — вдруг этот кошмар: «Не мешайте работать, как вы надоели со своими инвалидами». Сначала все делала на свои деньги. Потом кончились и деньги, и здоровье. И тогда нам очень помог Белорусский детский хоспис и его директор Анна Горчакова. Она выбила нам одну реабилитацию, другую и сильно поддержала меня.
«А кому она нужна?»
Любая ответственная мать с рождением ребенка из-за бесконечных волнений награждается «синдромом повышенной тревожности» (ой, не ест, ох, заболел, ах, упал и т. д.). Степень изношенности нервов мам детей с ограниченными возможностями на языке психологии звучит как «нервное истощение, сильнейший психологический стресс, социальная дезаптация». На языке обывателя: безысходность и конец жизни. Но Катя выучилась быть оптимисткой. О своих окаянных днях рассказывает без проникновенных интонаций и жалости к себе.
— Маша все время была или на руках, или в коляске. Ей нужно было постоянное движение. И я двигалась. Хлеба съем кусок, и ладно. Когда я нашла хоспис, мне прислали медсестру Марию, которая вытащила меня за уши из того жуткого состояния, постоянно напоминая: «Ты сдохнешь, а кому она будет нужна?»
(Будто в поддержку этой простой истины заплакала Маша. Катя отвлекается от разговора и жалобно просит ее: «Вставай, ну вставай, ну пожалуйста».)
— Как не со мной было, — вспоминает Катя. — Девять месяцев ревела нон-стопом до закупорки слезных желез. Дороги не видела. С Машей на руках мне прооперировали один глаз, через неделю — другой. Я выглядела как сумасшедшая. У меня было постоянное теловычитание (от Катиных 72 кг без всяких диет осталось 50), Маша на руках, комната в коммуналке. И во всем этом я была одна.
Когда Катя сообщила своему мужу о рождении дочки и проблемах, он сказал: «Сама виновата. Ты меня обманула, что ты хочешь?»
— Да, я его обманула, — соглашается Катя. — Потом раскаялась. Но поздно. Вместо того чтобы пойти в консульство и вписать отца, я, гордая, в графе «отцовство» поставила прочерк. И не могу себе этого простить.
Композитор развелся в одностороннем порядке, и консул сказал, что уже ничем помочь не может.
— Мои сожаление и ненависть сменялись унижением: «Пожалуйста, завтра оперируют сердце, хотя бы позвони».
Дочь и «он» — одно лицо, ксерокопия. Машу он видел только на фото. Когда дочери исполнилось три с половиной года, Катя отправилась к бывшему мужу.
— Он начал рассказывать, что я сделала свой выбор, что у него ситуация и т. п., я влепила пощечину. Вернулась довольная.
«Мамочка, режьте пуповину»
— Есть мамы, которые упиваются своим горем, у меня другая позиция, — раскрывает Катя рецепт своего жизнелюбия. — Я переключилась на позитив: Маше выписали очки — ах, какой у нас интеллектуальный вид. На такое восприятие я перешла только года два назад. До этого я прошла через жуткие моменты.
— Это был предел, не было надежды ни на что, — говорит Катя. — Мне хотелось только спать. Врачи говорили: «Что же ты наша умница-красавица себя живьем хоронишь, ей же все равно». И я отвезла ее на соцпередышку. Лечащий врач заведения душевно убедил: «Мамочка, режьте пуповину, ничего не случится с вашей золотиночкой». Отдала Машу, думала, в Таиланд полечу, отдохну. Но не было состыковок рейсов, нужно было ждать 18 часов в аэропорту.
— Приехала домой и понимаю — не могу. Я могу назвать это как угодно — передышкой, отдыхом, любым красивым словом. Но я же понимаю, что своими руками привезла ребенка умирать в тюрьму.
Три ночи Катя не спала. Наливала в стакан воды и думала: «А не хочет ли пить Маша?»
— Когда приехала за ней, меня накрыла такая волна раскаяния и стыда, — Катя даже замедляет темп рассказа. — Я ворвалась на этаж с криком: «Мне терять нечего! Все, что у меня было, я вам привезла». Забрала Машу с температурой 39. Она уже не могла жевать и ходить, была вся искусана другими детьми. Тут же поехала в исполком, который давал направление, с жалобой. Там ответили: «Вы же сами привезли ребенка и подписали бумагу, что официальным опекуном становится это учреждение. Что вы ожидали, мамочка? Нормальные условия, кормежка пятиразовая».
Катя возмущенно молчит и снова пытается объяснить ту степень отчаяния, которая вынудила ее отдать дочь.
— Когда мы жили в коммуналке, в соседней комнате жил алкоголик. Маша орала каждую ночь до пяти утра. Я боялась, что задушу ее подушкой, так хотела тишины. И я выходила за тишиной на кухню. В редкие минуты просветления сосед говорил мне: «Я хочу молиться на тебя». Меня страшно бесило, что даже конченый алкоголик испытывал жалость ко мне. И тут мне начали навязывать эту социальную передышку на месяц. («Манечка, — обращается Катя к дочери, — не тискай это, пожалуйста»). Я не оправдываю себя, — возвращается она к разговору. — С батюшкой разговаривала, он сказал: «Приму все, что ты хочешь. Не вижу выхода. И не имею права комментировать твои действия и поступки». Мне постоянно вбивали в голову, что я кладу свою жизнь на безысходность. Теперь тем, кто пытается меня пожалеть, спокойно говорю: «Жалко? Приезжайте и гуляйте с Машей. Бесплатно».
После тех трех дней «передышки» Катя две недели стояла перед Машей на коленях.
— Я не могу осудить родителей, которые сдают своих детей, — говорит она. — Лучше так, чем спиться или кончить самоубийством. Есть мамы, которые физически не могут выйти на улицу с ребенком, который уже 50 кг весит. Они сели в «Фейсбук», создали иллюзию жизни. Я и таких мам не обвиняю. Но я знаю и других мам, которые живут во всем этом 25 лет, и ведут бизнес, приезжают на крутых автомобилях. Меня сводит с ума от радости за них, я думаю, Господи, где у них силы?
Счет на 16 тысяч евро
Современная мама должна уметь и успеть все. Неуспешные не вызывают восхищения. Необычный ребенок «автоматом» превращает маму в «двоечницу». Но Катя победила и здесь. В три с половиной Машиных года вышла на работу. Через четыре купила квартиру.
— Я встречала на машине туристов по ночам, отвозила их в гостиницы, пока Маша с няней. Днем показывала им Белоруссию. Когда я шла рожать, у меня было 18 тысяч долларов, а в три Машиных года — только долги.
Катя обивала пороги благотворительных фондов, сначала обещали, но, изучив диагноз, отказывали. Один из фондов в поддержке отказал, но предложил снять репортаж. Снимали весь день.
— Я старалась быть красивой, а получилось жуткое зрелище на пять минут. Я не осуждаю, надо было на жалость давить. Вы не представляете, сколько клиентов я потеряла с комментариями «ой, не хотим тебя беспокоить».
Пока общество жалело, Катя одержала еще одну победу: Машу помогли устроить в Центр коррекции и развития для детей инвалидов, одним словом, в детский сад. Пока Маша в саду, Катя зарабатывает деньги и благодарит Бога за везение.
— Мы хотя бы на своих ногах, — радуется она. — Но я до сих пор боюсь отката назад. Поэтому мы постоянно ездим по реабилитациям. И везде врачи за нас рады. Когда они видят ее диагноз, думают, что я привезу им труп на коляске. А к ним приходит куколка, с лишним весом, обнимается, улыбается, пытается что-то рассказать. Машка вообще очень сильная. С девяти месяцев мы ездим с ней на машине по Европе на реабилитации. На самом деле я хочу только одного, чтобы хотя бы вот так держаться. Я в нее верю. Если бы я изначально думала, что она никакая, то ничего бы и не получилось. Сейчас хочу попасть в Израиль, там есть новые технологии обучения речи. Уже прислали счет на 16 тысяч евро.
Гламурные мысли
У Кати, как у любого человека, есть друзья. Одна подружка даже выхаживала ее и Машу, когда их свалила температура под 40. Но в основном друзья звонят Кате, когда им плохо. «Ой, мы в этом году не съездили на море, ах, не можем купить новый автомобиль. Я говорю: «Приезжайте!» Приезжают, и депрессия у них проходит.
Катя утверждает, что восемь лет назад она сама была такой, но Маша здорово ее перевоспитала.
— Она сделала меня другим человеком. С той, какой я была в прошлом, я бы не дружила.
Катя красочно описывает образ «гламурной малышечки, которая спит до обеда и все время в себя что-нибудь втирает».
— Мама была очень состоятельная, директор ресторана, — рассказывает Катя. — Я не знала, что кто-то где-то голодает и в чем-то нуждается. Я такие вещи про себя вспоминаю. Захожу как-то в магазин. Возле просроченных фруктов стоит молодой худенький папа, молодая мама и грязный ребенок, выбирают бананы. А я, корова, про себя думаю — зачем (Катин тон становится надменным) плодятся эти люди, электорат вонючий, их стерилизовать надо. Представляете? Наверное, я сама бы не изменилась никогда, если б не Маша.
Однозначно — быть
Психологи утверждают, что мамы «не таких» детей раздражительны, агрессивны, недоброжелательны и несдержанны.
— Мне действительно говорят, что я чересчур агрессивна, — подтверждает Катя. — Наверное, надо выплеснуть обиду, которая внутри. Эти взгляды на улице. Меня оскорбляет, когда меня жалеют. Но главное, мне все время страшно за Машу, что ее обидят.
Катя говорит, что общество и государство вынуждают ее все время доказывать свое право на жизнь. Она вспоминает неприятную историю с сестрой Натальи Водяновой и рассказывает свою.
— Представьте, зона с бассейном. В детском — груднички. Во взрослом нет подъемника. Я ее в круг воткнула, кинула в бассейн, потом хватаю ближайшего мужика за руку: «Мужчина, вы мужчина? Вы мышцы в тренажерном зале качаете, чтоб в трусах красиво стоять? Помогите, пожалуйста, достаньте мою золотиночку». Мужчине стыдно, а у меня вариантов нет. Там же администраторы нас останавливают: в общий нельзя без подгузника. В Интернете вижу: подгузники для бассейна до 15 кг. Говорю: «Билет оплачен. Шезлонг тоже. Почему она не имеет права быть в бассейне? Остановите меня, если я не права». Люди хлопают в ладоши и расступаются.
Теперь Катя спокойно открывает дверь в любое заведение и объясняет, что она сядет с Машей там, где удобно. На первый взгляд, это эгоистичное поведение, на самом деле «установка не обидеть Машу» возникло после той самой попытки «отдохнуть».
— С тех пор я думаю, что Маша — это что-то святое, потому что она, действительно, дает мне силы жить. Быть или не быть — это уже не мой вопрос. У меня однозначно — быть. Сейчас, когда пришел момент смирения, стало ясно, что все точки расставлены, а мне нужно организовать нашу жизнь так, чтобы Маше было хорошо, ну и мне неплохо. Потому что, если мне будет плохо, Маше не будет хорошо.
Источник