Дмитрий МАРКЕЛОВ: «Мы знаем, как лечить рак»
По мнению хирурга-онколога, нужно бояться не рака, а пассивного отношения к себе. Пациенту на ранних стадиях врачи гарантируют полное излечение.
В гостях у РИА «Омск-Информ» врач хирург-онколог хирургического отделения № 1 Клинического онкологического диспансера Дмитрий Маркелов. С ним мы говорим о способах ранней диагностики онкозаболеваний, о новых технологиях лечения рака, о пациентах, которые попадают в отделение, и о врачах, которые каждый день борются за их жизнь.
— Дмитрий Анатольевич, какие операции делают в вашем отделении?
— Наше отделение одно из самых больших по количеству пациентов в онкологическом диспансере, кроме того здесь проводятся наиболее тяжелые по объему и продолжительные по времени оперативные вмешательства, после которых требуется длительное лечение и реабилитация. Мы выполняем операции на всем желудочно-кишечном тракте, включая поджелудочную железу и печень.
— На какой стадии онкологического заболевания хирург может реально помочь человеку?
— Хирург может реально помочь пациентам на первой и второй стадиях всех онкозаболеваний. Но, как показывает практика, таких пациентов очень мало, мы чаще всего оперируем больных на третьей стадии рака. Это стадия, когда опухолевый процесс достаточно распространен в организме, уже есть метастазы, как минимум в лимфоузлах, и одного оперативного лечения недостаточно. В этих случаях подключаются дополнительные вспомогательные методы — лучевая терапия и химиотерапия, что существенно затягивает сроки лечения пациента и сокращает срок его жизни. На первой и второй стадиях пятилетняя выживаемость у пациентов стопроцентная.
— Что значит пятилетняя выживаемость?
— В онкологии пятилетний рубеж при любой патологии показывает, что болезнь на протяжении этого времени не дала рецидивов. Позже рак возвращается крайне редко, поэтому спустя пять лет пациент считается полностью излеченным и снимается с динамического наблюдения. Однако те, кто у нас пролечился, постоянно наблюдаются, мы следим за их здоровьем.
— Пациентам на третьей и четвертой стадиях приходилось перешагивать этот рубеж?
— Все зависит от нозологии. На третьей стадии рака кишечника пятилетняя выживаемость составляет порядка 50-60 %, рака желудка — максимум 10 %. Однако и чудеса бывают, у нас есть пациент, который с четвертой стадией рака желудка живет уже четвертый год. Для такой опухоли это прекрасный результат. Но и пациент такой всего лишь один. На самом деле, не так страшно заболеть патологией желудочно-кишечного тракта, страшно вовремя не обратиться. Как показывает практика, наши пациенты терпят до последнего, именно это является для нас камнем преткновения. Все-таки рак должен выявляться на ранних стадиях. Операция на первой стадии длится меньше, ее проще выполнить, да и удовлетворения от такой работы больше. Например, встречаешь на улице человека, а он говорит: «Доктор, вы меня 10 лет назад оперировали». Это самое высокое достижение в нашей работе. Человек, который поздно обратился, через 10 лет никогда не скажет: «Спасибо, доктор!» На поздних стадиях мы можем только облегчить его судьбу.
— Как распознать рак на ранних стадиях?
— К концу этого года заработает полноценная скрининговая программа по раку кишечника. Она включает в себя тест на скрытую кровь в кале и колоноскопию — по показаниям теста. Пока программа работает в сжатом режиме, но уже доказала свою эффективность. Обследование пациентов с помощью теста проходит точнее, проще, дешевле, и уже есть первые больные, которых мы выявили. Мы, конечно, не застрахованы от ложноположительных или ложноотрицательных результатов, стопроцентную гарантию дает только колоноскопия. Однако, население этого исследования не делает, несмотря на то, что после 50 лет всем положено проходить колоноскопию: в удаленных районах причина в том, что не хотят лишний раз ехать в город, в городе — потому что считают, что это страшно, больно и тяжело. Поэтому такой тест просто открытие, причем его можно повторять хоть ежегодно, в отличие от колоноскопии, которую советуют делать раз в 5 лет.
— Тест будет обязательным для всех?
— Желательным для групп риска — омичей старше 50 лет. Заставить обследоваться и лечиться силой мы никого, к сожалению, не можем, но, как показывает практика, население довольно охотно идет на элементарные обследования, которые не несут никаких сложностей. Тем более сейчас онкопатология кишечника достаточно распространенное в нашем регионе заболевание, как и в России, и во всем мире. И дальше цифра будет только увеличиваться.
— Получается, Ваши пациенты в основном люди старше 50 лет?
— В среднем от 55 до 70 лет. Но происходит «омоложение» рака, мы видим таких пациентов и в 20, и в 30 лет, и, к сожалению, все чаще и чаще.
— С чем это связано?
— С неправильным образом жизни и питанием, в меньшей степени — с окружающей средой и экологией. От рака, конечно, никто не застрахован, но те, кто следят за своим здоровьем, попадают к нам достаточно редко.
— В сельских районах больше запущенных больных?
— Патологии как таковой не больше, а запущенных, действительно, больше. Как правило, мы обследуем жителей удаленных районов в течение одного-двух дней и стараемся сразу госпитализировать в стационар, чтобы не ездили по нескольку раз. Лишь бы они до нас добрались! Онкодиспансер ведет и постоянную выездную работу, к тому же из любого района в любое время врач может позвонить нам и проконсультироваться или согласовать доставку пациента в больницу при помощи службы скорой помощи.
 |  |
— Расскажите о новых технологиях, об органосохраняющих операциях.
— На сегодняшний день мы стараемся максимально щадить пациента, ищем способы, если не победить опухоль, то улучшить качество жизни человека. Те технологии, которые еще три-четыре года назад нам казались далекими и несбыточными, очень бурно вошли в нашу жизнь. На данный момент мы активно освоили лапароскопические операции, практически нет органа в желудочно-кишечном тракте, который мы бы не смогли прооперировать лапараскопически. На толстой кишке, желудке, на прямой кишке лапароскопические операции стали обыденными, сейчас активно осваиваются операции на поджелудочной железе. Чаще всего при раке прямой кишки мы вынуждены проводить операцию с выведением колостомы (это искусственно созданное отверстие между сегментом желудочно-кишечного тракта человека и поверхностью кожи передней брюшной стенки), но на сегодняшний день развитие техники и финансирование позволяет не делать этого. Только опять же, если человек обратился на ранних стадиях. Мы стали оперировать пациентов с выраженной сердечной патологией, а после лапароскопической резекции толстой кишки человек на четвертые-пятые сутки может быть уже выписан домой. У нас ведется активная научная деятельность, мы развиваем малоинвазивные технологии, эти направления продвигает врач-хирург Владик Абарцумян. В отделении защищены несколько диссертаций, а разработанные методики применяются на практике. Мы даже анастомозы шьем (сшиваем органы) по своим технологиям, которых нигде нет и они защищены патентами. Сейчас у нас есть все, что только придумано человечеством для абдоминальной хирургии. В отделении три больших операционных, современнейшее оборудование, две лапароскопические стойки. Закупается весь расходный материал, который нужен. Это и позволяет добиваться определенных результатов — за прошлый год в отделении было выполнено 1250 операций. Этим не хвастаться невозможно, мы вышли на тот уровень, когда нам не стыдно пригласить в лабораторию специалистов известных онкологических клиник из Европы, с которыми мы сотрудничаем.
— Кстати, французы приезжают к вам делиться опытом или учиться?
— Это обоюдовыгодное сотрудничество. Когда-то мы отставали от Европы, но теперь находимся на одном уровне. Некоторые методики, подходы к лечению мы узнали от них, что-то они от нас. Мы можем делать все тоже самое, что и они, а наши операционные отличаются от французских разве что цветом стен.
— Не боитесь, что в связи с кризисом финансирование уменьшится?
— Боимся, но будем надеяться на то, что этого не допустят. На сегодняшний момент я могу смело сказать, что заходя в операционную, не думаю о том, что там чего-то нет, потому что несмотря на кризис, в отделении созданы все условия для нормальной, полноценной работы.
— Расскажите о коллективе отделения.
— Сейчас к нам пришло много активной молодежи, что не может не радовать. Последние десятилетия у нас был провал, не хотели люди идти в хирургию, а сейчас даже возникает сложность с устройством на работу всех интернов. В коллективе есть врачи со стажем работы более 20 лет, которые выполняют одни из самых тяжелых оперативных вмешательств, это хирург Сергей Федосенко, наш заведующий отделением Михаил Дворкин — он один из тех, кто вносил коррективы в хирургическую деятельность с научной точки зрения. Это наши маячки, которые ведут нас за собой. Максим Саламахин — ведущий лапароскопический хирург, благодаря своему усердию, трудолюбию и жизненным позициям, он смог запустить эти операции и поставить их на поток. С одной стороны, наш коллектив очень дружный, но с другой — очень сложный, каждый может идти вперед и вести за собой других, но при этом придерживается своего направления.
— Какие черты характеры должны отличать хирурга-онколога?
— Это упорство, настойчивость в достижении своей цели, человеколюбие и тактичность. Нашего человека мы определяем по огоньку в глазах, который мы видим и друг у друга. Как правило, приходят в отделение молодыми и остаются здесь работать на всю жизнь.
— Прооперировать пациента это одно, его нужно еще и выходить.
— Действительно, операция длится в среднем два часа, а дальше к работе подключается средний персонал. Наши медицинские сестры несколько отличаются от остальных, они способны выдерживать большую нагрузку, потому что у нас самые тяжелые пациенты и всегда непредсказуемые ситуации. Они ничего не боятся, и коллектив во многом держится за счет них. Большая заслуга в этом старшей медсестры Ирины Ченцовой, которая смогла объединить средний и младший персонал в отделении одной целью — работать на благо пациента, вселить в него надежду на выздоровление.
— И последний вопрос, Вы сами боитесь рака?
— Нет, я просто знаю, как его лечить. Надо бояться не лечения, а пассивного отношения к себе. Пациенту на ранних стадиях мы можем гарантировать, что он будет жить долго и счастливо. И хочется сказать людям только одно, если вас что-то беспокоит, не тяните время, обязательно обращайтесь к врачу.
Источник
Победившие рак
А вот раковые опухоли, как и 290 млн лет назад, как и в наши дни, поражали множество людей. И хотя по числу жертв опухоли уступали болезням сердца и сосудов, страх перед раком ни с чем не сравним. И уж так сложилось — во всех странах, в России в том числе — об инфаркте или инсульте пациенту, его родственникам непременно сообщали, а вот раковый диагноз сопровождало неписаное табу. Почему? Диагноз «рак» равносилен приговору? Потому нередко врачи не сообщают о диагнозе самому пациенту, а решение говорить или не говорить о диагнозе оставляют на откуп родственникам.
Вернусь, однако, к тем временам, когда не было Интернета и мобильных телефонов. Мой отец накануне своего 69-летия, это 1972 год, стал мучиться от болей в животе. Мы обходили специалистов, клиники, ему проводили исследования, делали бесконечные рентгеновские снимки. Тщетно. Но очередной рентген в московской Первой Градской больнице показал: обширный рак желудка и части пищевода. Операция. Удалили весь желудок, часть пищевода. И тут заявил о себе удивительный феномен, который присутствует, пожалуй, только среди онкологических пациентов. Вот он знает, что лежит в онкоклинике, знает, что ему по поводу рака проведена операция. Часто еще и химиотерапия, и лучевое лечение. Но вопреки всему пациент где-то в подсознании не верит в диагноз. Мой отец, умудрившийся просто сбежать из реанимационной палаты, в которую был помещен после операции, оправдывал свой поступок: «Там у всех рак. А у меня полипы. Зачем мне лежать вместе с ними?»
Мне — не отцу! — вручили выписку из истории болезни, где было указано и какой рак, и какая операция проведена, и рекомендации. А через всю справку жирным красным фломастером резолюция: «На руки не выдавать!» Я спрятала этот вердикт в своем шкафу, чтобы отец не увидел, чтобы не узнал. И вот еще один парадокс. У нас в семье не принято заглядывать в чужие шкафы. Но отец не только заглянул, но и нашел среди белья эту самую справку. Казалось бы, все стало ясно. Он кричал: «У меня рак. Я знаю». Но где-то, опять же, в подсознании в это не верил. Вышел на работу. Упорно игнорировал лифт, и на 6-й этаж поднимался пешком. Сам жарил себе картошку на свином сале. После такой трапезы начинали мучить боли. Тогда садился на овсяные кашки и протертые супы. Когда в очередной раз ему сделали замечание, дескать, нельзя после такой операции есть жареное, возмутился: «Я это люблю». «Но надо себя ограничивать — ведь жить хочется». Ответил: «Так? Нет!»
Отец прожил 83 года. Работать перестал в 80. Не забывал посещать парикмахерский салон, где стригся и делал педикюр у «своих мастеров». Не отказывал себе в рюмке водки или коньяка, продолжал курить. Иногда мог доверительно сообщить собеседнику: «А знаете, у меня рак. Видите, как я похудел, все костюмы велики». Упорно не желал надевать новый костюм — было некое кокетство: демонстрировать, что вот он «так похудел из-за рака».
Изменилось время. Иные ныне показатели и количества больных раком, и возможности диагностики, иные результаты лечения. Но, как прежде, нет нигде в мире рецепта, как действовать при обнаружении опухоли. Да, есть тенденция информирования пациента о диагнозе. Главный онколог Москвы Анатолий Махсон считает, что раковый диагноз не должен вызывать страх, что он должен восприниматься как любой другой. Но, как и при любом заболевании, этические вопросы не уходят на задний план. А уж если речь о раке.
Какой человек сам больной? Какой человек его близкий родственник или друг? Станет паниковать? Оптимист? Как отреагирует на раковый диагноз? Уместна ложь во спасение? Но эта ложь может как бы разоружить пациента и его близких. Как же быть? Нет всеобщего рецепта.
Недавно мир потрясла история голливудской звезды Анджелины Джоли. Она в профилактических целях, зная о возможности развития рака, решилась на удаление обеих грудных желез и намерена в ближайшем будущем удалить яичники. На Западе публичные люди нередко афишируют свой раковый диагноз, чтобы развеять страх перед этим недугом. Замдиректора Российского онкоцентра им. Блохина академик РАМН Мамед Алиев говорит так: «Рак — это, конечно, не ангина, но и не окончательный приговор». Раковый диагноз не должен довлеть над человеком. Жизнь должна продолжаться.
Готовя эти заметки, позвонила замечательной актрисе, успешной во всех отношениях женщине. Месяц назад мы виделись на одном мероприятии. Она, как всегда, была элегантна, в центре внимания. Лет 15 назад ей по поводу рака груди удалили железу. Сделали пластику. Но говорить в газете на эту тему актриса категорически отказалась. Сказала мне очень важную, на мой взгляд, фразу: «У меня нет никакого диагноза!» И это тоже позиция. Позиция, с которой надо считаться.
Не все, к кому обращалась с предложением рассказать о том, как живут с раковым диагнозом, согласились беседовать на эту щекотливую тему. Говорили: «Да в Интернете об этом уже столько сказано».
Глядя на Александра Буйнова, сложно поверить, что он перенес серьезную операцию по удалению опухоли предстательной железы. От вопросов журналистов обычно отшучивается. Всем бы такой заряд оптимизма!
Некоторые, просившие не называть фамилию, произносили примерно такую фразу: «Я не имею права капитулировать перед страшной болезнью!» Коварство рака в том, что он может вернуться. Снова мучить. И потому так важно не капитулировать.
Дарья Донцова в последнее время воспринимается не только как известная писательница, но и как человек, победивший рак. Подробно рассказав о своей болезни, о том, как преодолевала ее, она стала символом воли к жизни, веры во спасение. Донцова повторяет, что рак — не приговор, и личным примером демонстрирует правоту этих слов. Буквально внушает всем: просто нужно лечиться и делать это вовремя. В одном из интервью она сказала6 «Говорю о своем излечении не ради пиара, а чтобы люди верили: вылечиться можно. И вели себя разумно. Неужели так трудно женщине раз в полгода пойти и обследоваться у маммолога? Я этого не делала, потому и дошла до 4-й стадии рака. Хочу, чтоб другие мою ошибку не повторяли».
Писательница Людмила Улицкая на презентации своей книги «Священный мусор», в которую включен очерк, посвященный ее борьбе с раком, сказала, что рак — это болезнь, к которой она была готова, что это как Новый год: ты знаешь, что он наступит, и ты его встречаешь. «Эта проблема не свалилась на меня неожиданно. Я происхожу из «раковой» семьи: практически все, за очень небольшими исключениями, умирали от рака. Я внутренне была готова к тому, что настанет момент, когда мне это скажут. Каждый человек оказывается в ситуации, когда он понимает: жизнь может кончиться завтра и что надо прожить этот кусок жизни достойно».
Онкологические болезни, спасение от них — проблема из проблем. Во всем мире. А в России она острее еще и потому, что в ситуацию вмешивается удивительный российский менталитет со своим извечным «авось пронесет». Вот не припомнить, сколько раз говорено, написано о том, что после 40 лет ежегодный визит к урологу обязателен. Это постоянно повторяет и главный уролог РФ Дмитрий Пушкарь. Убеждена: большинство тех, кому за 40, не припомнят, когда были у уролога. Особенно мужчины.
Но уж если совсем начистоту, то часть вины все-таки за службой здоровья. От визита к врачу людей останавливает невозможность без проблем получить квалифицированный совет, эффективную помощь. И чем дальше от Москвы, тем больше таких проблем.
У каждого пациента своя ситуация, с которой нельзя не считаться. А еще беда: нет доверия к врачу. Обращаются к нему, когда уж совсем приспичит. Да и квалификация специалистов подчас такова, что рак пропускают. Потому так много запущенных стадий болезни. Сколько горьких исповедей больных раком о том, что вот регулярно посещали медиков, а опухоль обнаружили лишь на 4-й стадии. Как такое объяснить? Впрочем, не объяснять надо — меры принимать надо.
Почему решили завести разговор о том, сообщать или не сообщать пациенту, его родным онкологический диагноз? Почему так важно, что о нем в открытую чаще стали говорить люди публичные? Да все по одной причине: пожалуйста, берегите себя! Конечно, здоровье — особая, очень интимная сфера жизни. Не каждый способен «обнародовать» сбои в ней. А уж если это касается заболеваний предстательной железы у мужчин или рака матки или яичников у женщин, тем более. Урологи, гинекологи постоянно сталкиваются с тем, что даже самые близкие их пациентам люди знать не знают о страданиях мужа, жены, матери, отца. Нередко просят врача не сообщать об истинном диагнозе членам семьи. Как поступать врачу? Вопрос на засыпку? Врач обязан быть еще и психологом? Обязательно. Но еще важнее, чтобы вся система оказания медпомощи работала на пациента, на охрану его здоровья. Этим, увы, мы похвастаться не можем.
Показательный пример. У подруги двойное гражданство — российское и канадское. В Канаде обнаружили у нее рак грудной железы. Быстро, в условиях амбулатории, обследовали и назначили день и час операции. Пациентка приехала в этот день рано утром в клинику. А в час дня ее прооперировали. Она до сих пор не знает, кто именно. Удалили грудную железу. На другой день выписали. Какое-то время наблюдали дома: приходила медсестра, звонил лечащий врач. Никаких осложнений. Было это 8 лет назад. За 3 года до операции похоронила мужа. А вскоре после операции вышла замуж. Счастлива в новом браке. Ходит в бассейн, путешествует. Но в определенное время она должна пройти проверку в клинике, где ее оперировали. Пропустить нельзя. Система помощи не терпит нарушений.
У меня, медицинского обозревателя, часто спрашивают: в какую клинику пойти, к какому врачу обратиться? Все по той же причине: нет доверия к службе здоровья. Ситуация, когда пациент даже не знает, кто провел операцию, для нас просто нонсенс. А уж если речь об онкологии — тем более.
И еще об одном, о чем тоже не принято говорить вслух. Иногда лечение онкобольного разоряет и его самого, и его близких. Ведь оно стоит от 30 тыс. до десятков миллионов рублей. Зависит от стадии заболевания. Пациента, у которого ранняя стадия опухоли, как правило, достаточно прооперировать, и он поправился. В таких ситуациях достаточно 40-50, ну 70 тыс. рублей. Другое дело, когда запущенная стадия. Когда кроме операции надо применять лучевое воздействие, химиотерапии. Тут траты до бесконечности.
Квалифицированную помощь может получить большинство пациентов. А вот дальше начинается: в основном дорогостоящие препараты не вылечивают, но продлевают жизнь. Нельзя сказать, что если данный препарат пациент не получит, то он умрет. А если получит, то поправится. Есть патологии, которые можно вылечить. Например, хорионэпителиома матки. От этой злокачественной опухоли раньше 95% женщин умирали. Теперь лекарства вылечивают 98%. Более того, после такого лечения они могут рожать. Но это очень редкое заболевание. А если брать массовые болезни, тут в основном все зависит от стадии, тут речь о продлении жизни. И это продление, особенно когда оно касается детей, стоит очень дорого.
Наше здравоохранение, да и не только наше, не в состоянии нести такое бремя расходов. Потому так важно, что публичные люди не только вслух говорят о своих онкологических болезнях, но становятся действующими лицами, создателями различных благотворительных фондов, помогающих онкологическим учреждениям, конкретным пациентам. Без благотворительности онкологическая служба обойтись не может. Лечить на современном уровне без помощи благотворителей, только на государственные деньги, к сожалению, невозможно.
. Когда-нибудь умереть не страшно. Страшно умереть вот сейчас. Раньше считали, что рак неизлечим, что его вовсе не надо лечить. Сегодня, говорит директор Онкоцентра им. Блохина Михаил Давыдов, излечиваются 60%. А 40%?
Постоянно приходят сообщения о новых противораковых препаратах. Из миллиона предложенных хорошо если один войдет в клиническую практику — настолько коварны раковые клетки. Тому, кто создаст средство избавления от рака, надо бы поставить золотой памятник. Вот только доживем ли мы до того момента, когда появится противораковая вакцина?
В мире каждый год онкологический диагноз ставится 10 млн пациентов, т.е. 27 000 человек в сутки.
В нашей стране на онкоучете состоят 2,5 млн человек
За последние 10 лет прирост заболевших раком составил 15%.
А еще от рака излечились певец Александр Медведев (Шура), журналистка Маша Гессен, телеведущий Юрий Николаев, экс-солист группы «На-на» Владимир Левкин, актер Эммануил Виторган, солистка ансамбля «Золотое кольцо» Надежда Кадышева, рокерша Светлана Сурганова, певица Аида Ведищева, звезда фильма «Семь невест ефрейтора Збруева» актер Семен Морозов, тренер фигуристов Елена Чайковская, теннисистка Алиса Клейбанова и тысячи других, менее известных людей. Так что еще раз: рак излечим!
У нас чаще всего встречается рак легких и желудка.
Наиболее распространен в мире рак легких: ежегодно регистрируется более 1 млн заболевших. В РФ число диагностированных случаев рака неуклонно растет. Наиболее частые локализации опухолей: трахея, бронхи, легкие (13,3%), кожа (12,5%, включая меланому), желудок (10,2%), молочная железа (10,1%). Риск развития рака до 75 лет в России для женщин — 19,8%, для мужчин — 27,5%. Если же взять тот же риск до 60 лет, то он заметно ниже — 8,2% для обоих полов.
Каждый год 4 февраля отмечается Всемирный день борьбы против рака. Цель этого международного дня — повышение осведомленности о раке как об одном из самых страшных заболеваний современной цивилизации, привлечение внимания к предотвращению, выявлению и лечению этого недуга. Ведь известно, что возникновение 43% раковых заболеваний можно было бы предотвратить с помощью таких норм здорового поведения, как: ограждение доступа к курению, борьба с этим явлением; физическая активность, сбалансированная, здоровая пища; вакцинация против вирусов, вызывающих рак печени и шейки матки; избегание длительного пребывания на солнце и в соляриях.
Источник